Армагеддон [трилогия] - Юрий Бурносов

— Вы — Слуги Болон Окте, — сказали старейшины колдунам. — Болон Окте дает вам силу.

— Силу дают нагуали, — возразил Балам-Акаб. — Болон Окте слишком далеко.

— Нет, — покачал головой один из старейшин, — Болон Окте близко. Предки предупреждали о его приближении.

Он достал откуда-то мятый лист бумаги с отпечатанным на дешевом принтере текстом.

«Закончится тринадцатое четырехсотлетие в день 4 Ахау 3 числа месяца К’анк’ин, случится тьма и нисхождение Болон Окте»? [3].

— Этот день настал и прошел, — неприятным голосом сказал Ики-Балам. — Два года назад.

— Если бы Болон Окте сошел с небес, — добавил Балам-Акаб, — мир бы содрогнулся. Как содрогнулся он много тысяч лет назад, когда произошло первое Нисхождение.

— Он содрогнулся, только вы этого не заметили, — горько сказал старейшина.

— В тот день смерть коснулась Эстадос Унидос. — Старый индеец потряс листком, как будто это могло кого-то убедить. — То был ваш хозяин, Болон Окте. Мы не противились, потому что это не касалось нашего народа. Но теперь все изменилось. Болезнь убивает индейцев, как когда-то, в прежние времена. Идите и молите Болон Окте, чтобы он отвел свою руку от нашего народа. Пусть губит гринго, если желает, но оставит в покое нас.

— Великий Губитель никогда не отводит руку, занесенную для удара, — мрачно ответил Балам-Акаб.

— Тогда есть ли смысл в вашем существовании? — спросил другой старейшина.

Гватемалец, до того молчавший, холодно усмехнулся:

— Больше, чем в твоем, Эль Вьехо? [4].

— Возможно. Но сейчас пришла пора это доказать. Мы просим вас исполнить то, о чем говорится в старых книгах. Если придет беда, Слуги Болон Окте должны отправиться в место, называемое Холодной Дырой, и молить своего владыку о милосердии.

— Отличное место для милосердия, — хрипло засмеялся Ики-Балам.

— Мы просим вас.

Колдуны молчали. Махукутах чувствовал, что надо как-то ответить, но как? «Мы согласны»? «Мы подумаем»? А кто он такой, чтобы говорить за всех?

И пока он раздумывал, за всех ответил Гватемалец.

— Пять тысяч долларов, — сказал он. — На каждого.

Ночью они долго спорили. Балам-Акаб считал, что даже если старейшины наскребут требуемую сумму, выполнить их просьбу все равно не получится.

— Это бессмысленно, — говорил он. — Эти глупцы не понимают, что Владыка не станет нас слушать. У каждого из нас хватает забот в своих родных местах. Надо было отказаться, Гватемалец.

— Иди и откажись, — буркнул южанин. — А я заберу твою долю.

Двадцать тысяч новых мексиканских долларов — большие деньги. На следующий день трое вооруженных индейцев на стареньком мини-вэне отправились в ближайший город и сняли все средства со счетов трех сельских общин. Когда они привезли деньги, никто из Четверых не нашел в себе сил отказаться.

Теперь, в двух шагах от Холодной Дыры, Махукутах думал о том, что не такая уж это огромная сумма, чтобы рисковать ради нее своей жизнью.

Но дело, конечно, не только в деньгах. Репутация гораздо важнее. Вернуться с поджатым хвостом, как побитая собака, — и прожить остаток жизни с клеймом колдуна-неудачника. Махукутах видел таких. Позорное, унизительное зрелище. И совсем другое дело — снискать славу мага, остановившего руку Болон Окте.

Вот только Балам-Акаб был прав.

Остановить руку Болон Окте невозможно.

Храм был похож на оплывшую земляную гору. Склоны горы густо поросли кустарником, напоминавшим темно-зеленую шкуру огромного зверя. Метрах в десяти от земли шкура была подпорчена большой черной подпалиной — прямоугольником вырубленных и сожженных кустов.

— Работа гринго, — презрительно фыркнул Ики-Балам.

Присмотревшись, Махукутах разглядел уходившую в глубь земляной горы нору — наспех выкопанный тоннель, укрепленный деревянными подпорками. Рядом валялась расколотая пополам каменная плита. Сквозь трещину успели пробиться жесткие колючие метелки енотовой травы. Махукутах наклонился, разглядывая плиту — по краям ее видны были сколы, тут кто-то поработал ломом, причем не особенно заботясь о сохранности древнего монолита.

— Это гробница, — сказал Балам-Акаб. — Проклятие Веселой Смерти было спрятано в ней, и гринго вынесли его наружу.

Четверо переглянулись. В тоннель не хотелось лезть никому.

— Это не то место, — неожиданно произнес Гватемалец.

— Как это — не то? — подозрительно прищурился Балам-Акаб.

— Не то, и все. — Гватемалец подошел к плите и выразительно сплюнул на нее. — Просто яма в груде старых камней. Можете залезть туда, если хотите, — там нет ничего, кроме заплесневелых костей.

Почему-то после этих слов Махукутах испытал облегчение.

Солнце склонялось к закату, и от пирамиды тянулась, удлиняясь на глазах, холодная тень.

— Откуда ты это знаешь? — спросил Ики-Балам.

— Мой нагуаль сказал мне, — ответил Гватемалец и усмехнулся. — Ваши, я вижу, молчат.

Это уже было похоже на оскорбление, и Балам-Акаб не выдержал.

— Можно подумать, ты болтаешь со своим нагуалем по мобильному.

— Нет, — усмешка Гватемальца стала еще более неприятной, — просто я, в отличие от вас, не шарлатан.

Прежде чем Балам-Акаб успел сообразить, что его оскорбили еще раз, Гватемалец круто развернулся и зашагал в сторону леса.

— Эй! — крикнул ему в спину Балам-Акаб, но Гватемалец даже не обернулся.

Он отсутствовал не меньше часа. За это время солнце уже успело спрятаться за стену леса и развалины мертвого города окутали темно-фиолетовые сумерки. В этих сумерках коренастая фигура колдуна показалась Махукутаху ожившим деревом.

— Я нашел Холодную Дыру, — сообщил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Она там, в руинах старого дворца.

— Ты уверен? — осторожно спросил Махукутах.

Гватемалец на него даже не посмотрел.

— Сейчас мне надо пожрать, — сказал он. — Разведите, что ли, костер, да поджарьте ветчину.

— Послушай, — голос Балам-Акаба звучал почти вкрадчиво, — тебе не кажется, что ты слишком раскомандовался?

Гватемалец хмыкнул и вытащил из своего рюкзака банку консервов.

— Мне вообще все равно, Ese? [5]. Я собираюсь заработать немного денег. Я могу сделать это один, но тогда заберу все harina? [6] себе. Если считаешь, что можешь найти Холодную Дыру сам, спуститься туда, сладить с мертвой старухой и предстать перед Болон Окте, — валяй. Только скажи своим дружкам, чтобы они позаботились похоронить тебя — я этой фигней заниматься не стану.

— Вот что, — сказал Ики-Балам, подходя к Гватемальцу со спины. В руках у него была тяжелая дубинка, которую он вырезал, ожидая возвращения южанина. — Ты, конечно, крутой, но нас трое, а ты один. Пора преподать тебе урок,

Borraja? [7].

Пока Гватемалец лазил по джунглям, они договорились, как будут действовать. Балам-Акаб схватил южанина за руки, Махукутах подсек ему ноги, а Ики-Балам взмахнул дубинкой.

И замер, не успев опустить ее на голову наглеца.

По поляне раскатился громовой рев.

Махукутах дернул головой, чтобы увидеть источник звука, и едва не обмочился от страха.

В десяти шагах от них стоял огромный ягуар, черный, как беззвездное небо.

— Слушайте меня внимательно, — сказал Гватемалец. — Я спущусь в склеп первым. Вы пойдете за мной только после того, как я крикну «можно!». Если вы ничего не услышите, бегите отсюда.

Он немного подумал.

— Или оставайтесь, мне все равно. Но если я все-таки крикну, вы должны спуститься и сесть по углам склепа. Потом каждый из вас попытается позвать своего нагуаля.

Махукутах вздрогнул. Его нагуалем был небольшой мирный опоссум, которому вряд ли понравится соседство с жутким ягуаром Гватемальца. Махукутах никогда не слышал о том, чтобы ныне живущие колдуны имели таких огромных и мощных нагуалей. Быть может, раньше, во времена, когда в этом городе жил легендарный Два Тростника…

— Когда это произойдет, вы должны попросить у своих нагуалей ключи, — продолжал Гватемалец. — Взяв их, вы сообщите об этом мне. Тогда я сделаю так, что вы увидите дверь. В двери четыре замочные скважины. Очень важно, чтобы вы открывали замки по очереди. Начнешь ты, толстый.

Балам-Акаб шумно сглотнул слюну, но ничего не сказал. После неудачной попытки проучить южанина, едва не закончившейся гибелью трех колдунов, никто больше не осмеливался возражать Гватемальцу.

— Потом ты, Хрипун, — Гватемалец ткнул пальцем в сторону Ики-Балама. — Третьим ты, Чико.

Махукутах обреченно вздохнул. Он действительно был самым младшим из Четверых.